В тягучей мгле предвечерних сумерек, когда смерть уже шептала на ухо свету о его скором конце, он стоял под яблоневыми цветами, одинокий и упрямый, с хрупкими крыльями, будто высеченными из белого мрамора. Он не хотел отпускать отрешённый святыми мир — запутавшийся в собственной тени, но всё ещё пахнущий мёдом и земляникой, кострами, детскими снами и первыми поцелуями, — мир, где даже зола умела цвести. И потому ангел остался: вплетать прощение в солнечную зарю, лечить светом обугленные черепичные крыши и хранить дыхание трав, чтобы когда-нибудь снова научить их расти.