Когда тоска стала такой тяжелой, что ранили даже тени ресниц на щеках, она отправилась в рощу, где, по слухам, водились серебряные зайчата — нерадостные да нелюдимые, но, говорят, умели вынимать из сердца всё лишнее. Один из них — шустрый, с перламутровым боком и с глазами, полными чужой боли, — выскочил ей навстречу, пробежал по груди и что-то унес, не спросив. С тех пор ей действительно полегчало — не до конца, не по-честному, но будто кто-то другой теперь носил её ношу в коготках, отточенных состраданием.