Он родился в степи, где боги лепились из глины, а судьбы обжигались в кострах; в детстве ему сказали: если сломаешь наконечник стрелы, освободишь древнего, что до поры молчал в металле. Он не поверил — и все равно сломал: тут же степь под ногами вздрогнула, трава легла на левую сторону, как от ветра, идолы на кургане заплакали ржавыми слезами, а ворон закаркал голосами умерших воинов. С тех пор он носил с собой обломок — не как оружие и не как оберег, а как тлеющее пророчество, как пульс кочевого бога, забывшего свое имя, но умеющего показывать знамения неугомонным и дерзким.