Он пришел в ночь затмения, чтобы просить её руки, и нес в подарок полевые фиалки, сотканные из траурной нежности и чернильного дыма, с золотистыми серединками, похожими на глаза хищной кошки или на узел безмолвной клятвы — той, что даётся не вслух, а кожей, не навсегда, но до конца. Она смотрела сквозь и мимо, словно в нем не было ни знакомого имени, ни общего прошлого, — и он, почти убитый этой тишиной, молча вплетал цветы в ее волосы, будто надеясь воскресить хоть что-то живое. Бархатные лепестки дрожали на чужой коже, как взгляд перед расстрелом, в котором не приняли последнего раскаяния; фиалки в соломенных волосах чернели от горя, стекленели, как капли лавы, а она, отвернувшись, прошептала: «Уже слишком поздно».