Звали немого Еремей, только вслух никто не кликал, а девки на ярмарке всё вокруг крутились, да не сватались к мяснику, языками чесали, будто целовать будет — как топором рубить, и будто скотина сама под его нож заговорённый, не мыча, ложится. Слушал Еремей, а сердце его сплетней точилось, как заячьей порчей, как камень — росой по капле. Вырезал он себе оберег — из бычьих жил да куриного глаза, с тремя узлами и с обетом на живой крови, — с той поры дурная слава его стороной обходит, как ведьмин знак.